Звезда рок-н-ролла
…И мальчишки
в грязном и душном кафе всегда счастливы, встретить твой взгляд
и даже пожать твои руки.
Майк
Это не рок-н-ролл, это зоопарк
- Откуда столько пафоса, этих дитчайших оборотов, - Лёха усмехался, хотя, может и делал это не со зла. - Твои песни пропитаны насквозь… бессмысленными фразами.
- Зато искренне, - сказал я.
- Про ошибки я вообще молчу.
- Какие ошибки?…
- Орфографические.
Он снисходительно улыбнулся. Да мне и нечего было ответить. Я не тот герой, который смотрит на меня с плакатов на моих стенах. И моим именем никогда не назовут время, или даже улицу. Я не напишу знаменитого романа и не спою прощальный концерт в «Олимпийском». Что уж поделаешь, ни каждому дано быть голосом поколения. Да и не стремлюсь я к этому. Мне просто нравиться играть и если кто-то меня послушает, я буду очень рад. Мне не быть рок-н-роллом как некоторым. Но я очень хотел бы им быть….
Я сидел у серого окна и думал обо всём этом. Воздух сдавила предгрозовая духота. Иногда я очень не люблю белые ночи. Эта тишина и пустой сумрак, когда не горят фонари и всё молчит. И эта серая тишина, как смерть. Мне не страшно, иногда мне кажется я сам такой…. И этот чёрный пёс, как я. Но это не мои слова. Я часто говорю чужие слова и меня упрекают в этом.
Я поставил гитару и сел за компьютер. Была какая-то дурацкая игра. Квест о современной девке, метающейся в средневековом Лувре. Как она туда попала, мне так и не было ясно. У неё было современное оружие и знания. Зачем ей были нужны эти знания мне тоже не ясно. Игра в некоторых местах дёргалась и я проклял видео карту. Потом она вообще зависла и я долго тупо смотрел на застывшую картинку.
«Странные дни отыскали меня, странные дни принесли с собой странные ночи и запах огня…»
Хриплый голос Майка разбудил меня, я улыбнулся. За окном громыхнуло. Я почувствовал движение в груди. Рванул июньский, ночной дождь. Я глубоко вздохнул и закрыл тяжёлые глаза. Свежесть стучала по жестяному карнизу и иссохшему асфальту. Небо вновь разверзлось, дёрнулось напряжение. Музыка стихла, я выключил компьютер. Дополз до кровати и отключился.
Я проснулся от музыки. «Если будет дождь, если будет гроза, я останусь здесь, я закрою глаза» Магнитофон работал сам собой. Я долго не открывал глаза. Меня поташнивало и раскалывалась голова, как с похмелья. И, я проснулся не дома…. Я лежал на своей кровати, но не дома. Так вот чувствуешь, когда просыпаешься после какой-нибудь гулянки в чужой квартире. Ты сначала понимаешь, что ты не дома, а только потом просыпаешься. Вокруг был чужой запах…. Я встряхнул головой, пытаясь сбросить наваждение, и включил телевизор. Но в эфире стоял только треск и шум….
- Чёртова профилактика! - Я снова уснул, давимый летним зноем. Теперь я проснулся днём… выпил воды и долго смотрел в окно, воробьи бесновались на соседней берёзе, изображая семейную идиллию.
Я испугался. Надо признаться, я испугался. Только теперь я оглянулся и понял, откуда запах…. Половина моей комнаты была будто врублена в другую квартиру. Старый разбитый комод стоял в углу и остатки моего шкафа наслаивались на него. Мой шкаф, будто кто-то сломал пальцами, как спичечный коробок.
И я вспомнил запах. Он был из моего прошлого, он был из моего детства. Стало холодно и неуютно. В зеркале обшарпанного комода я увидел испуганное бледное лицо. И я видел это зеркало, и я видел эту комнату. Здесь тысячу лет назад жила наша контуженая соседка. Она умерла в начале девяностых, лишь переехала в отдельную квартиру…. В комнате гадко пахло старым луком, старуха сушила его на полках захламлённого комода.
Медленно, не чувствуя ног я вошёл в нашу комнату. Четыре родных угла. Новые обои, только купленный диван, старенький, ветхий сервант, ваза, которую я разбил на мамин день рождения. Новенький, взятый в кредит цветной телевизор «Радуга». И моё детство, моё детство…
Не веря глазам, я подошёл к отрывному календарю и почувствовал дрожь в руках. «29 июня 1983 года – день советского медика». Восемьдесят третьего года, восемьдесят третьего….
Я опомнился и почувствовал едкий запах горелого. На столе стоял почерневший старый утюг. Видно Мама забыла выключить…. Мы уехали в Белоруссию на лето, только под Оршой Мама неуверенно вспомнила об утюге, понадеялись на глухую соседку. Потом мы обнаружили утюг обугленным, но выключенным. Бабка отнекивалась, говорила, что всё лето провела за городом, у дальней родственницы…
Я вырвал шнур из розетки и присел на родное кресло. За двадцать лет, оно, словно не изменилось. «Сколько же мне тогда было?», - подумал я и запутался, - «Пять лет?». Я заметил, что меня всего трясёт. За окном плавилась жара, слышались детские выкрики. Я выпил на кухне воды и несколько отрезвел от свалившегося бреда. Вернулся в свою комнату, лёг на кровать и зажмурил глаза. Проснулся я через пол часа. Мне стало легче, хотя я и понял, что это не сон. Помылся, включил телевизор, нашёл консервы в отключенном стареньком холодильнике. Поел, с интересом разглядывая новости об очередных достижениях советских агропромышленников. Усмехнулся, что уже через пять лет СССР будет закупать пшеницу в Канаде. И щёлкнул выключателем своего «горизонта» девяносто шестого года выпуска.
Я подошёл к виновнику компьютеру и напряг скудную память. На столе лежал полумёртвый диск с французским квестом. Messenger – жужжащее, непонятное слово. Медленно я включил игру и уставился в дёрганое зрелище. Но стерильно-компьютерная девка ничего не могла сказать мне. Она только бегала и стреляла. Я продавил невменяемые клавиши и бросил компьютер.
Часть вещей в шкафу превратились в клочья. Я выудил целую, футболку с ровной белой надписью «Wish You Were Here» и облачился в отцовские рабочие джинсы. Они оказались мне малы. Я усмехнулся и покинул квартиру.
Солнце так сверкало, что казалось, ослепит меня. Мой проспект был перерыт, в яме возились грязные дети. Я испугался вглядываться в их лица. Оранжереи и поле были огорожены не тяжёлым бетонным хомутом, а стареньким смешным заборчиком с пантомимой неказистых словечек и фраз. Я дошёл до автобусной остановки и рухнул на сломанную скамейку. Девушка и парень в смешных брюках странно посмотрели на меня и отвернулись.
За окном родного Икаруса проплывали знакомые черты. За окном полз город такой родной, но такой далёкий. Я будто смотрел старые фотографии, где я маленький в смешной кепке, стою у большого дерева на Куракиной даче.
- Молодой человек, а вы платить, разве не собираетесь? - позади меня проскрипел неприятный недовольный старческий голос.
- Да, да, - встрепенулся я и вскочил с сидения. У водительской кабины висел непривычный аппарат. Я порылся в карманах и нашёл монетку. Она скользнула в щель, в моих руках возник клочок билета. Люди удовлетворённо отвернулись, я снова сел.
«Вот ты и дома», - подумал я, спускаясь в недра Ленинградского болота. Метро встречало меня своей обычной инфантильной позой, хмурыми лицами и грубой похотью ветра. «Ленинградское время ноль часов, ноль минут». Но время теперь - мой алкоголь. Меня тошнит.
Я шёл по центру и временами отключался, забывая происходящее. Импровизация становилась хаосом. Я остановился на маленьком мостике через какой-то канал и наклонился.
- Плюёшь? - раздался хрипловатый голос рядом.
- Да, - сказал я.
Через ограду свесился улыбающийся парень лет двадцати пяти. Со странным детским выражением лица. Он повернулся. Большой, круглый нос, несколько раскосые глаза, блуждающая улыбка на широких скулах, клетчатая рубашка с широким воротником. Он усмехался, но не надо мной, а так, самому себе.
Я даже не удивился. Я просто стоял и смотрел на него. И даже, наверное, было бы нелепо, если бы я не встретил его здесь.
- Майк, - протянул руку он.
Я вспоминаю девяносто пятый год, когда впервые попал на крупный концерт. Мне тогда было и страшно и до того удивительно, что можно вот так стоять и слушать, что слышал тысячу раз в магнитофоне, что стало даже не музыкой. И можно смотреть, на руки, как перебирают пальцы аккорды. И можно видеть лица. Но, вот его я не видел никогда….
- Позвони мне рано утром, меня разбудит твой звонок, - ляпнул я то, что час крутилось в беспокойной голове.
Майк прищурил глаза, оглядел меня и спросил:
- Часто сэйшиниш?
- Я знаю вас, - сказал я и теперь растерялся совсем.
- Лестно, - ответил он, - А вы сударь, культурен.
Я вскинул брови и улыбнулся. Майк посмотрел на чистое белое от солнца небо и повернулся ко мне:
- Может, посидим где?
Я кивнул и было бы конечно глупо и нелепо если бы мы никуда не пошли. Но я не думал об этом. Мы подошли к винному магазину, Майк стал молча рыться в карманах, выуживая немногочисленные деньги. Я встрепенулся и проверил задние карманы отцовских джинс. В моих руках возникла зелёная бумажка трёшки.
- И у меня рубль, - удовлетворённо сказал Майк, - На две хватит.
Он взял деньги и растворился в каше человеческой, коричневых голов и рубашек. Возник он довольно скоро, в его руках плескались две светлых бутылки с непонятной жидкостью. Мы направились в тихий душистый сквер. На скамейке я ощутил себя в безопасности, откинулся и почувствовал зелёное лиственное небо.
- Фирма, - протянул Майк, указывая на мою футболку, - Из-за кордона?
- Нет, сказал я, не задумываясь. - В кастле купил.
- Где? – не понял он.
- Да…, - запутался я, чувствуя накатывающийся бред. Вино «Солнце дар», оказалось на редкость тяжёлым. Я почувствовал головокружение.
- Да к тому же, милостивый государь – эстет. Рубль шестьдесят два, самое дешёвое, - проговорил он, видя мои неловкие движения, и сунул под нос ломтик плавленого сырка.
- Странный ты, - задумчиво продолжил он, - Не от мира сего, что ли…
Я не знал, что сказать. «Слова не мир, мир не звёздочки». Глупо цитировать, глупо накручивать. И когда не знаешь, что сказать, лучше говорить правду. Я всегда делал так и всегда понимал, что это тоже глупость….
- Я из будущего, - сказал я и ещё хотел сказать: - «Я родился в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, закончил школу, был последним пионером. Но когда не стало Советского Союза я был ещё слишком мал, что бы понять это. А потом, спустя тысячу гражданских войн, сквозь нищету и крах иллюзий послышались бесконечные реплики «рок-н-ролл умер». И началось совсем другое время. Время, когда пошлость стала лозунгом, и двери, раскрыв снова заперли. БГ повторил за Морисоном. Но, ведь, они не это имели ввиду. А люди привыкли воспринимать всё буквально. Я никому не судья и не врач. Но, читая Хайнлайна, мне всегда всё это казалось фантастикой, но никогда я не мог представить себя на месте человека будущего. Я до сих пор не понимаю, как попал сюда, что происходит…». Но я промолчал, а может быть и нет….
- Ты нашёл дверь в лето? – задумчиво спросил Майк.
- Я потерял дверь в осень, - так же спокойно ответил я.
- Для пятилетнего мальчика ты выглядишь на редкость серьёзным.
Я нечего не ответил, лишь хлебнул мутной жидкости, поперхнулся. Повернувшись в его сторону мне, вдруг, показалось, что он вовсе забыл обо мне. Задумчиво улыбаясь, Майк смотрел куда-то в сторону на одинокую ольху, извивающуюся под резкими порывами летнего ветра. Она походила на скрюченного старика, или облако…или мой бред. Под гнётом беспощадного солнца моё сознание пошатнулось. Мир где-то на границе зрения начал плавиться и дребезжать.
Майк развернулся и произнёс:
- Знаешь, всё рано или поздно заканчивается, рано или поздно находится. Видения не вечны, хотя иногда... они – это единственное, что есть.
- Как тень сладкой эн? – усмехнулся я.
- Хотя бы, - хмуро ответил он и сделал большой глоток из полупустой бутылки.
Мы долго молчали, пока Майк не произнёс, глядя на изгибы ветра:
- Как музыка.
- Джаз дневного ветра, - поддержал его я.
Майк улыбнулся:
- Всё-таки вы сударь, романтик.
Порывы усилились, ветер закрутил пыль и сухой песок и обдал наши лица.
- Не-ет премерзкий саунд, - протянул он, жмурясь от пыли, мы засмеялись и поднялись со скамейки.
- У Губермана намечается сейшин, поползём?
Мы шли и только теперь я ощутил такое волнение, что коленки подкашивались. «Золотые» восьмидесятые были так сухи, что я задыхался от пыли. Но это было неважно.
- Слушай, а в будущем коммунизм то наступит? – засмеялся Майк.
- Считай, что сейчас самые коммунистические времена, - ответил я, отплёвываясь.
- А рок-н-рольные звёзды будут ездить на Ролс Ройсах?
Я улыбнулся собственному ответу и сказал:
- На счёт Ролс Ройсов не думаю, он обанкротится. Но на BMW будут.
- Это тоже неплохо, - ответил он и махнул кому-то на другой стороне улицы.
Он остановился, хотел что-то спросить, нахмурил брови, но передумал и мы зашли в прохладную парадную. Из подвала несло старыми трубами, тёмные стены были всё также изрисованы теми же зенитчиками и прочими фанами. Кто-то объяснялся в любви, кто-то в ненависти, а кто-то занимался усталым абстракционизмом, видимо, давя в себе тараканов. Под пыльным непроницаемым окном неровной рукой было написано «Храни тебя господи». Я несколько оторопел.
- Мишка! – разнёсся радостный оклик, лишь распахнулась тяжёлая, но мягкая коммунальная дверь. На пороге стоял сутулый носатый человек с запутанным лесом волос. Он широко улыбнулся, оскаливая ряд неровных зубов и оповестил:
- Заходите ребята. Кит, - и протянул широкую ладонь мне.
- Максим, - неуверенно протянул я.
- Кстати, - усмехнулся Майк, - Михаил, - и пожал мою руку.
Кит недоумённо посмотрел на нас, но, услышав окрик из шумной комнаты, исчез. Я застыл на пороге, неуверенно оглядывая мультипликационную прихожею, с десятком вырезок из заграничных журналов, плакатов, сюрреалистических и наивных рисунков. Бледный свет двадцати пяти ваттной лампочки отражал жизнь…
Майк удивлённо сдвинул брови, смотря на меня. Я пожал плечами и пошёл за ним.
По квартире в клубах сигаретного дыма плавали странные люди, уже навеселе. С некоторыми Майк здоровался. Минув длинный коридор, он свернул в сторону кухни. Я приостановился у входа в комнату, из которой раздавалось дребезжание четвёртой струны звонкой гитары, кто-то хрипел блюз. Около меня горячо спорили два молодых длинноволосых парня на тему фри джаза, апеллируя непонятными для меня терминами, впрочем, для них, кажется, тоже…
Квартира тонула в полутенях, тем более что все окна вылазили в чрево питерского колодца. Люди пьянели на глазах. Слышался звонкий женский смех, гитарный треск.
- Пойдём, - услышал я позади. Я повернулся и мы как-то странно переглянулись с Майком. Он повёл меня на кухню. Майк представил меня кому-то, как хорошего человека. Мне налили красного вина в гранёный стакан, я повеселел и даже, стал наслаждаться едким сигаретным дымом. Говорили обо всём, о рок-н-ролле, Феллини, Дали, джинсах, об Америке. Я опьянел, развязался и меня понесло….
- Лучшее, что есть в Американской культуре это литература. От всего остального меня просто тошнит. Их бесконечные мыльные оперы, однообразные боевики. Их музыка со всеми Бритнями Спирс и мёртвыми Барби, их пошлая реклама и фастфуды. Всё заполонено этим… их образ жизни, в конце концов!
Кто слушали меня, удивлённо замолчали, оглядев мою беспокойную фигуру с гол
